Название: "Оскал Саракша"

Фендом: РПС по фильму «Обитаемый Остров»

Автор: Серебристый водолей

Бета: Кео.

Пейринг: Петр Федоров (Гай Гаал)/ Василий Степанов (Мак-Сим)

Рейтинг: NC-17

A/N: Герои фика никак не похожи на реальных Васю и Петю. Серьезно вам говорю, уже после того, как я обдумала фик, я прочла интервью обоих товарищей и оказалось, что Вася, как ни странно, не только учитель физкультуры, но и в целом адекватный и вполне умный парнишка. А Петя и вовсе из семьи актеров, потомственный актер, так что ругацца так не может и вообще не так прост. При написании фика я ориентировалась только на образы персонажей фильма ОО. Вася у нас улыбчивый даун из фильма, а Петя - простоватый такой суровый парнишка, который фактически Гай Гаал. Вот. А, Федя бондарчюк - химселф. Можете считать его Прокурором из евоной кины, а можете не считать.
Отказ от прав: стандартный.

***

Он опять улыбается. Глупой такой дебильной улыбочкой молодого пидорка. Он как тот мальчик, что прогулялся по стройке, улыбается всем и каждому так, что зубы пересчитать можно.
- Петя! - Зовет меня оператор, и я отвлекаюсь от наблюдений за Васенькой. Впрочем, я и так знаю, что он будет слоняться по съемочной площадке, останавливаться поболтать с кем-то, похихикать. Любитель зацепиться языками…ну, в смысле поговорить.

- Васенька, попробуй представить, что ты на поляне, а позади что-то копошится невнятное. Вот подумай об этом…
Если бы я так бездарно порол четыре дубля из пяти, меня бы вышвырнули прочь ко всем чертям, а вокруг него Федя вон как вьется. Васенька и Васенька. А наш герой - бездарь. Попросту.
- Петька, ты чего зубами скрипишь? - Юля сама доброта. Баба что надо, замечательный человек. Мы с ней в большой дружбе. Без всяких там амуров, Юлька замужем, я вроде как свободен.
- Есть хочу, - я смотрю на нее, но всей спиною чувствую, как Васенька смотрит мне в позвоночник, - может, быстренько сбегаем, перекурим и пожрем чего-то?

Мы едим пирожки, холодные, жирные, даже липкие, но так вкусно, что не остановится.
- Сама делала, - говорит Юлька. - Как тебе?
Я урчу довольно, кажется, на весь трейлер слышен хруст моих ушей.
- Привет, ребята, а что вы едите? - Я знал, что он зайдет, еще до того, как услышал его голос.
Он ходит вокруг меня кругами, а я старательно избегаю его, но при этом я не могу не наблюдать за ним, и он это знает. Стервятник от гомосексуализма.
- О, Васенька! Пирожки будешь? Есть с капустой, с мясом, с картошкой и с вареньем! У меня вчера выходной был, вот я… - А вот Снигирь его любит. Его все любят кроме меня. Он ласковый.
Раздражает он меня неимоверно, но я не могу сказать о нем ничего плохого, кроме того, что он тупой как носок моего носка. Ну и то, что он гламурный пидар, конечно. И больше всего то, что он ходит за мною, как кошка за бантиком.
И то, что я не могу отвести от него глаз.
- Как пирожки? - Юлька его даже по голове иногда гладит.
Мне хочется рявкнуть: «Бездарь, так можно было провалить такой примитив, как прогулка по лесу?» А она говорит «Ну, ладно, Васенька, ты просто представляй, не играй, а как будто живи этим». И Федюня ему то же самое - «Васенька, зайчик, ты не играй, ты вот просто иди по лесу, как ходишь всегда». А он шлепает, как пидор на подиуме: член вперед, соски торчат, бедра колышутся, как у одной проблядушки, которая жила в моем дворе и давала только тем, у кого есть машина.

Я не мальчик задроченный, я знаю свои пристрастия, что я могу и как я могу. Зайчика двухметрового с кокетливыми выбеленными прядками там точно не было. И не будет. Один раз - не пидорас, как же. В общаге жил с нами один такой, метросексуал - чистенький, носочки стирал каждый вечер. А потом с каким-то…фруктом связался, по рукам пошел, стал жопу за деньги продавать, и не абы кому. На содержание к папику перешел. На тачках спортивных ездит. Сука. Блядь продажная.

Говорят, Федюньчик с нашего зайца раз в неделю минет имеет. Поэтому и сюсюкает: птенчик да рыбка. Стань так, улыбнись, надуй губки. А я бы даже церемониться не стал: раком стал живо, пасть закрыл, жопу расслабил. Впендюрил бы по первое число, чтобы знал наших. Ну, то есть, если бы я был в этом заинтересован. Мне-то плевать, пусть хоть каждый день друг дружку дерут. Лишь бы меня не касалось. Пидоры.

- Очень вкусно, Юленька. - Глазки масляные. Прямо пальцы облизывает. Типа ей показывает, что очень вкусно, но я-то знаю, чего он так языком работает. Только на кой ляд мне сосалка Федина? Я на Острове собираюсь карьеру поправить, ни к чему мне неприятности.

- Петечка, - Федюня традиционно берет меня под руку, прижимается весь, этот шепот полу-интимный, заглядывания в глаза, точно сейчас что-то про Васеньку своего ненаглядного рассказывать начнет. - Тут такое дело…деликатное. Со Степановым. Он не пожаловался, нет-нет, я просто вижу, я же вас, маленьких моих, всех знаю, кто чем живет, я же сразу все понимаю…Так вот, Васенька Степанов что-то тебя боится что ли. Туговато у вас идет, контакта нет, понимаешь? Искорки, искринки нет, нет чувства между вами. Ты бы с ним поговорил как-то, приободрил его, он молодой актер, ему трудно. Ты же опытный, нет-нет, не перебивай меня, мне-то виднее, ты опытный, талантливый актер, зайди к нему, ободри его, порепетируйте даже. Чувство, понимаешь? Мне нужно чувство! - И выпустил из своих липких объятий. А я так и остался возле реквизитного автомобиля Фанка, мокрый от пота и обалдевший как дурачок.

Я и до вагончика своего дойти не успел, как этот робкий актер самым наглым образом нарисовался у меня за спиною. Я сразу себе сказал, что хоть что случись, а внутрь я его не пущу, может он СПИДом болеет. Зачем он мне там, в этой своей белой маячке полупрозрачной?
- Федор Сергеевич сказал, что нам надо порепетировать вместе…- Точно улыбнется сейчас этой своей улыбкой идиотика. Ну вот, так и есть. Уж я-то знаю, когда он улыбнется, а когда бровки свои нахмурит.
- Не сегодня, я устал. - Я, как могу, плечами загораживаю дверь. Во-первых, там у меня бардак, во-вторых, ему не место в моем вагончике, а в-третьих, там постель разобранная. Он точно найдет повод рухнуть туда и свалить меня, а я за себя не ручаюсь. Я его сразу удавлю своими руками, педика, если он коснется моей кровати. А если он не рухнет, я сам его туда толкну. А у меня, кстати, гондонов нет, и у него нет - через его тонкие штаны видно, что карманы пусты, и…все остальное тоже видно.
- Ну, давай хоть быстро прорепетируем, сидя с чаем, в неформальной обстановке, - он прямо молит, такие глаза жалостливые, а я еще сдерживаюсь, чтобы не брякнуть: только если ты будешь сидеть на моем хую. Без чая.
В общем, моего мнения как-то не спрашивают. Он протискивается мимо, а я отступаю, чтобы он не прижимался ко мне. Я не железный.

В общем-то, он хоть и совсем как баба, но немного лучше. Он не замечает беспорядка. Мы сидим посреди бардака, моя одежда разбросана, в раковине посуда, на полу журналы, а Васенька сидит как курица на жерди на краешке стула, закинув ногу на ногу. Высокий…красивый. Я, когда нервничаю, пальцами всегда хрущу, вот и сейчас не могу удержаться. Его это нервирует, он на меня посматривает так смущенно: глазки в пол - на мои руки, в пол - на мои руки. Ничего-ничего, пусть понервничает. Я даже настолько смелею, что становлюсь у него за плечом.
- Ну, что ты там хотел порепетировать?
- Сце…сцену. - Он откашливается и тараторит. - Сцену дома у Гаала, когда Ма-Максим…
Вот как на него мое дыхание действует: запинается и молчит, вцепившись пальцами в колено. Мне сверху видно, что у него по спине бегут струйки пота и что пальцы совсем побелели. Меня тоже колотит. Я досчитаю до десяти и швырну его на пол, я трахну его прямо там. Это можно считать подготовкой молодого актера?
- Максим и Гай спорят…о политике. - Васенька оглядывается и отшатывается, наверное, вид мой страшен. Я и так чувствую, что лицо скошено в сладострастной гримасе. В общем, когда я его толкаю вперед, он падает на руки, но тут же перекатывается на спину. Может быть, он хотел встать, не знаю, я падаю сверху, прижимаю его всем весом. Если он захочет освободится…я не отпущу его. Сколько можно ходить вокруг да около? Я выебу его.

- Петечка, - бормочет он мне в шею. - Петечка. Мне дышать нечем.
Я зверею от покорности этого тела. Какой он мужик, если при таком росте и мышечной массе покорно лежит, раздвинув ноги, даже не пытаясь повернуться, освободить волосы. Я поступлю с ним как с бабой. Со своей женщиной.
- Ой, ой, - еще бы не ой-ой, когда так тянут за волосы. Я задираю ему майку на лицо, заламываю руки. Мне кайфово уже от того, что я нависаю над ним, а он дышит шумно своими пухлыми губами, через майку-то все видно - и глаза зажмуренные, и дрожащие ресницы.
- Лежи так, - рычу я и торопливо сдираю свою футболку, от прикосновения кожи к его теплой груди скручивает такая судорога, что я съеживаюсь. Нужно трахнуть его как можно скорее: я вот-вот кончу, а еще ничего не начиналось. Он ерзает, но держит руки за головой, хихикает и поясняет: «Щекотно». Еще бы, мне не брили волосы на теле, как ему. Когда я стаскиваю с него штаны, он дергается помочь мне, но я толчком в грудь отправляю его обратно на пол.
- Лежи! - Кричу ему, как собаке, ничего не соображая и задыхаясь от похоти. А он, надо же, краснеет, оказавшись подо мною с раздвинутыми ногами. Майка сбилась на один глаз, другой томно и любопытно смотрит на меня, так жадно и требовательно. Мне некогда спрашивать, кто депилировал ему задницу и зачем. Это потом. Ноги у него длиннющие и тяжелые, но на моих плечах умещаются как отливка в формочке. Я сгибаю его пополам, мои штаны болтаются и звякают ремнем где-то в районе колен. Плевать, на все покласть. Он подается, бля буду, сам подается и выгибается. Смазки у меня нет, я сплевываю в руку. Манерничать некогда, да и не девка же он, в самом деле, потерпит. Я не разрабатываю его. Я ничего с ним не делаю. Я просто вставляю в него головку члена и врубаюсь в него как танкер в льдину.

Я все делаю неправильно. Я вижу это, я это чувствую, когда он начинает кричать и сжимает меня задницей намертво. Я поспешил.
- Ой, больно, боооольно, - плачет Васенька, и слезы настоящие, текут как вода. И даже теперь он не смеет шевелить руками, только шелестит - комкает что-то, что под пальцы подвернулось. Но ноги его на моих плечах так вздрагивают, что я держу его обеими руками. Жалко его - сил нет. Он мучается, а я не могу вытащить член из него, не порвав уздечку.

Он смотрит на меня мокрыми покрасневшими глазами. Странное сочетание синего с красным. Я массирую его поясницу, глажу его бока, разминаю ягодицы. Это то, что я могу для него сделать. Когда внутри становится не так болезненно туго, я осторожно приподнимаю его бедра. Неудобно кончать, когда на тебя внимательно смотрят спокойные глаза, изучают каждое движение, он даже вроде как обнимает меня за шею, когда я полностью ложусь на него, с криком и хрипом выбрасывая в него сперму.

Меня убивает в хлам. Я пялюсь в потолок в течение долгих минут, блаженно улыбаясь, вцепившись в его теплое плечо. Ничего не соображаю, пока он не начинает возиться.
- Петечка, я пойду.
- Куда? - Стараюсь выговорить я, но голос не слушается, да и губы как силиконовые.
- К себе, - он так жалко улыбается и так осторожно встает: сначала на четвереньки, потом на колени, потом с трудом поднимается на ноги, что я сразу понимаю - ночевать он будет в моей постели.
- Не уходи, - вырывается у меня. Жалкая просьба. Я сам себе противен. Нужно выгнать его вон.
- Мне нужно…помыться, - мнется Васенька. От него пахнет мной, он весь в моем поту, и может даже кое-что течет по ногам, я не вижу. Я хочу его так сильно, что зубы опять сводит, что челюсть не открыть.

Я приманиваю его как курочку - постучав по полу ладонью, и он послушно опускается рядом. Чудо, какой мальчик. Он улыбается, не как обычно - с налетом легкой идиотии, эта его улыбка болезненная и кривая, но он улыбается мне и заглядывает в глаза в ожидании каких-то слов. Я перехватываю его и как можно аккуратнее укладываю обратно на пол. На страх в глазах любо-дорого посмотреть. Но я не смотрю, я наклоняюсь над ним и лезу целоваться. Ну да, педик. Добавьте еще одного. Я от него дурею. И целую его взахлеб, это ведь что девчонку целовать, он совершенно пассивный, губки мягкие, приоткрытые, язык покорный, теплая живая тряпочка.
- Вася, - шепчу я, - Васенька.
А он стонет и подставляет горло, плечи. Я точно знаю, что мне с ним, разомлевшим, тепленьким делать. Даже болтать нечего: на пузо, локти-колени выставил, задницу прогнул. Он еще не понял ничего, у него еще перед глазами цветной мазок от рывка с переворотом, но к моей ладони на его пояснице, он, как может, жмется, прогибается.

Такой он розовенький и чистенький, что мне совсем не брезгливо пихать в него пальцы. Пока дырка открыта, я засовываю сразу два, шевелю ими, даже сгибаю внутри, на третьем он начинает стонать и дергаться. Что ты с членом моим делать будешь, дурачок? Он-то побольше трех пальцев. Четвертый пропихнуть трудно, сустав чуть не выворачивается от неудачного движения, а Вася мой дрожит и стучит зубами. Я складываю пальцы и резко пытаюсь развести их все зонтиком. Получается не очень.
- Ну что? - От десяти пальцев остается десять красных пятнышек на его искусственно загоревших бедрах. - Поехали?
- Только медленно, пожалуйста, Петя, медленно, - глаза у него огромные и перепуганные, зрачки расширенны и губы дрожат. Я шлепаю его по заднице, а он вполне предсказуемо взвизгивает. Когда визжат картавящим баритоном - это, как минимум, смешно.
А мне не смешно. Я вставляю ему буквально по сантиметру, медленно и по чуть-чуть, его бока дергаются в моих ладонях, его живот от прикосновения пальцев втягивается, его спина от нажима кистью прогибается еще сильнее. Он идеален.
- Тебе не больно? - Я наклоняюсь к нему, ложусь грудью на его мокрую, пышущую жаром спину, я могу это сделать, ведь я по самые яйца в нем. И кажется, нам обоим хорошо.
- Нет, нет, не больно, - шепчет он, сглатывает, путается в словах, - ты…только быстрее... двигайся... нежнее.
Я делаю с ним что-то невообразимое, Вася так скулит и бьется в руках, что у меня от счастья разрывается сердце. Волосы у него потемнели от пота, с меня тоже течет рекой, но на его бронзовой коже капли, стекающие в ложбинки - это так красиво, что мне башню рвет. Последние толчки я делаю в куклу, покорную и бездыханную, насаживаю его так резко, что в голове за ухом взрывается что-то.

Я целую его в затылок, за ухом, в шею, чувствуя, что он улыбается. У меня все колени забрызганы его спермой, и с него вытекает, я не могу не смотреть, хоть это и зашкаливает мой уровень порочности. Он сжимает кольцо и раз - белая струечка пересекает ногу, медленно или быстро.
Надо вымыться и добраться до кровати. Или просто добраться до кровати. Я хочу, чтобы он пах мною.


* * *

Хорошие в Крыму гостиницы. Вода, правда, два раза в день, но это по всему Крыму так. Красиво тут. Из моего окна видно море и кусочек горы. Ну, было бы видно, Если бы Степанов не стоял напротив окна, загородив плечами вид. Опять двадцать пять. Наш спор не прекращается.
- Ты меня стесняешься! - В который раз повторяет он.
- Вовсе нет, - бурчу я, и пью холодное пиво. А что? Воды-то нет.
Я его не стесняюсь, я не желаю такой славы для себя. Когда закончатся съемки фильма, мы, наверное, разбежимся. К чему усложнять жизнь? Да, мне с ним охуенно хорошо, в койке он делает все. Абсолютно. Был бы он бабой, я бы женился на нем. Сразу же. А так мы просто вроде как дружим. И бегаем друг к другу через коридор в комнаты, ночью, босиком, на цыпочках. А утром, до общей побудки, обратно. Ползком.

Что мне с ним делать: он уперся своим крутым лбом в этот вопрос и не понимает доводов разума. Он требует, сначала тихо, потом все громче и громче, со скандалами, чтобы я признал свое право на него. А я отмалчиваюсь.

- Либо я сейчас выхожу и говорю всем, что мы живем вместе, либо мы вообще не будем…строить какие-либо отношения. Я устал. - Он еще говорит, но уже сам пугается своих слов. Правильно делает. Нужно закончить это, пока он не сел мне на шею.
Пиво невкусное, теплое.

- Давай обойдемся без отношений, - говорю я ему как мужику. - Ну, сам посуди, от этого одни проблемы, и тебе, и мне. А у меня семья, мама со слабым сердцем, - уговариваю я его, как уговаривал бы девушку, потому что он вдруг как-то обмякает и даже синеет. Прямо все вены видно, и глаза - огромные. Вот как будто после долгой болезни человек осунулся и похудел, только это все за секунду. Я вижу, что ему хочется что-то сказать, губы дергаются, но больше всего меня пугает мелкая дрожь пальцев. Такая…непроизвольная, неконтролируемая. Но я уже не пытаюсь говорить с ним, он все равно не слышит и не понимает меня. Я не жалею ни капли, наоборот, мне спокойно. А когда он выходит из моего номера как полумертвый старик - еле передвигая ноги, и перестает быть укором моей совести, я и вовсе успокаиваюсь. Теперь моя жизнь пойдет как надо.

Мне не хватает его уже с утра. Некого толкнуть в бок, мол, просыпайся. Я прекрасно выспался, впервые за…сколько месяцев? Я не опаздываю на утренние тренировки, мне больше не нужно одевать в жару закрытую одежду, чтобы скрыть его робкие следы на моем теле. Синяки за сутки-то сошли. Только, пара царапин на спине, но и они исчезнут за день. Пожалуй, болезненней всего не его отсутствие, а нарушенный распорядок дня.

Я не могу не следить за ним, но как-то так, без энтузиазма. С каждым днем его отсутствие воспринимается все легче, я нарочно не слежу за ним, потому что от взгляда на него мне становится стыдно. Он бродит по площадке как потерянный щенок. На всех натыкается, осматривает быстро, но сразу же теряет интерес. Как будто в нем что-то потухло.
Я отсматриваю иногда кадры с ним - у него мертвые глаза. Он начал курить. Как назло, у нас с ним начались общие съемки. Мне тяжело, а он каждый раз выходит со съемочной площадки деревянной походкой. Нужно прикасаться друг к другу, смотреть друг на друга, говорить текст. Я абстрагируюсь, делаю все на автомате, стараясь лишний раз не смотреть не него. Федюня говорит, что получается что-то феноменальное. Мне плевать. Пожалуй, впервые я ставлю карьеру на последнее место. Мне…мне не стало спокойнее.

Каждую ночь засыпать все труднее и труднее. И сейчас дошло до «невозможно». Я не могу уснуть. Моя подушка пахнет его волосами. Как я не повернусь, этот запах щекочет меня. Низ живота окаменел. Нельзя так больше. По крайней мере, я его трахну. Я и так низко пал, куда мне до джентельмена. Так давно не ходил босиком на цыпочках. Ноги мгновенно замерзли. В принципе, ничего необычного, через коридор, дверь не закрывать, а прикрыть. Я только поднял руку, чтобы стукнуть, но увидел, что его дверь не заперта. Уж мне-то не знать, пока мы, так сказать, встречались, дверь его номера я изучил досконально. Значит, все это время он ждал меня!

Я тихонько толкнул дверь, просочился внутрь, стараясь ничего не задеть в темноте. Только там не было темно. Горела лампа у кровати, поэтому я! Все! Видел!
А они-то меня не видели, я стоял в темноте, и все очень хорошо рассмотрел. Значит, сплетня о еженедельном минетике совсем даже не сплетня. По тому, как он это делал, я сразу понял, что они делали это регулярно. Вся эта удобная поза для обоих, механичность, отработанность движений. Уже когда я тихонько выскользнул за дверь и забился в кровать, накрывшись, как в детстве, одеялом с головою, я подумал: а делал ли он это, когда мы были вроде как вместе?

Было ведь такое, что он пропадал, а в кресле сидел второй режиссер. Было такое, что ночью он не приходил, а мне говорил, что уснул. Или даже сразу говорил: не приходи, у меня живот болит. Пару раз, но было. Значит, за моей спиною он сосал как на флейте, а потом приходил ко мне и этими губами касался меня, целовал, о бооооже…До унитаза я не добежал, ужин - а хорошие были кусочки свинины - пришлось собирать тряпкой с ковра. Меня так пришибло, что я толком рассердиться на него не мог. Оно-то понятно, зачем он это делает, и понятно, почему, несмотря на бездарность, на него тратят километры пленки. Но ведь это самое он делал со мною, я поспорить готов, зубы заложить, что ему нравилось. И лежать подо мною нравилось, и отсасывать нравилось, и что, когда я ебал его в первый раз, он был целка-пионерка.

Меня от него так отвратило, что я голос его слышать не мог без муторности. И теперь-то мои гляделки отшибло. Я смотреть на него не мог, не вспоминая, как слюна текла по подбородку и как он рот открывал, чтобы взять побольше. Я подлец, да. Я мог бы подойти к Федюне и назвать его сутенером. Мог бы ему башку разбить кулаком. Но я, трус и дурак, трепетал о карьере, отмалчивался и делано улыбался. Я оставил ему моего Ваську на откуп, просто отдал и все. Так было проще: не смотреть на Степанова и ничего о нем больше не знать.

Вся эта тягомотина тянулась и тянулась, пока по сценарию мне не пришло время умирать. Я вздохнул свободнее - несколько дней, несколько дублей взрыва и можно паковать вещи и уезжать прочь. Подальше от всего того, во что превратилась моя жизнь. Вернусь домой, вернусь в театр, поеду в Прибалтику отдыхать.

Дубли лажали. Приходилось снимать снова и снова: то я не так упал, то не так загорелось, то что-то попало в кадр. Наш герой приперся на съемочную площадку, хотя его туда не звали. Один раз я поймал в фокус его лицо, он кусал губы и морщился, будто это его каждый раз сбивает с ног. Однако в последний раз жахнуло что надо. Я это понял, как только меня сбило с ног волной и швырнуло на камни. Животом вниз, только и увидел, как падаю на острые грани.


Было так больно, что я звал всех. Было так темно и так жарко. Потом опять было больно. И снова темно. И я кричал и просил, но все равно никто не пришел. А потом я проснулся в палате, открыл глаза и чихнул от солнца. Только это было не солнце - темень за окном стояла типично южная - а на кровати, растрепавшись и попав мне в нос, разлохматились крашенные длинные прядки.
Васенька спал, положив голову мне на плечо, так странно и даже страшно изломавшись: коленями на полу, грудью на кровати, головою - на мне. А палату я сразу узнал - медпункт в гостинице. Значит, я не сильно покалечился. Знать бы еще сколько времени прошло.

Чувствовал я себя превосходно, руки меня слушались как обычно, поэтому я дернул его за прядку, чтобы разбудить. Он сразу же вскинул голову, чуть не попав мне макушкой по подбородку. Внимательно уставился на меня. Такой он был красивый, пустоголовый, но взъерошено-заботливый. Я не удержался, положил ладонь ему на макушку, и он сразу присмирел как-то.

- Ты тут откуда? - А вот голос не слушался, слова еле выплывали из губ, застревали как в киселе.
- Ты же меня звал, - зашептал он, стаскивая мою ладонь и прижимая к своей щеке. - Ты так кричал и звал меня…и маму.
Я помолчал, мыслей было много, и друг друга они обгоняли как безумные лошадки.
- Ты сильно ушибся, - прошептал мне Васенька, - но ничего не сломал, синяков просто много. Тебя немножко опиумом накачали, потому, что тебе больно очень.
Ага, то-то мысли путаются. Я ждал, что теперь, когда я очухался немного, он уйдет. А он сидел передо мною на коленях и смотрел в лицо, ну прямо-таки преданная собака. А я смотрел на него, на его похудевшее, подурневшее, несмотря на грим, лицо и радовался как полоумный, что он сидит рядом.
- Сколько это я тут валяюсь? - Я даже сесть попытался, как ни странно, удалось. Это меня под завязку накачали что ли.
- С утра, - послушно ответил Васенька, сложил руки на коленях, как примерный мальчик. А глаза у него были совсем не спокойные, тревожные, быстрые. -Послушай, Петечка, может…может мы сможем снова… - он помолчал, подбирая слова, я с замиранием сердца ждал продолжения, - видеться иногда. Я не настаиваю на публичности, просто…мне не хватает тебя…немного. Сильно.
Я сделал вдох, сглотнул слюну. Я мужик. Я должен быть мужиком.
- Нет, не можем. - Он дернулся прочь, красивое лицо его исказилось в уродливую гримаску горя, но я ухватил его за локоть и подтянул ближе. - Подожди, послушай. Так не пойдет, я…хочу серьезных…отношений. Давай уже жить вместе.
Еле-еле выговорил. Думал, подавлюсь словами. А он засиял весь. Та лампочка внутри него, что была и перегорела однажды, вдруг снова засветилась. Позолотила волосы, кожу, подсветила глаза как синие фонарики. Я поцеловал его, и даже не думал о том, у кого берут эти губы. Это были мои губы, и, как только я встану, я убью Федюньчика, если он припрется еще раз к моему парню. А пока можно поспать, авось кровать двоих выдержит.

Конец.

примечания: Юлия Снегирь - Рада Гаал.
Степанов сам говорил, что Бондарчук снимал его с 5 дубля. и, что странно, не удавил за такое количество пленки.
Съемки проходили в Крыму. Там даже самые престижные гостинцы вводят режим двухразовой подачи воды. В Крыму с водою оч. туго. Как ни странно.
Конец.